Памяти артиста: Юрий Любимов

 «Он не ушел… не ушел… Нет сил в это поверить…»

Вот и наступило впервые почти за целый век великое молчание гениального режиссера. Пришло время говорить о нем тем, чьи судьбы он вершил, кого любил, с кем дружил…

Это случилось в одну из октябрьских ночей, когда над Москвой кружился листопад, покрывая осенним ковром дорожки парков. На той лунной дорожке, по которой уходил Мэтр театральной сцены, наверное, не было опавших листьев, поэтому никто не услышал его шагов…

«Он словно рождался с нами как гениальный режиссер»

Когда замечательная актриса Театра на Таганке, заслуженная артистка России Марина Витальевна Полицеймако любезно согласилась на интервью, я понимала, как трудно будет даваться ей каждое слово. С Юрием Петровичем ушла и частичка ее жизни.

— Я знаю его с 1963 года, — начала свой рассказ Марина Витальевна.
— Он пришел к нам педагогом на первый курс Щукинского училища. На нашем курсе учились Алла Демидова, Зина Славина, Ира Кузнецова, Игорь Петров — те, кто составил костяк будущего Театра на Таганке. Он был молодой, энергичный, очень деятельный, сам потрясающий актер. Как Юрий Петрович играл в телеспектакле о Мольере! Он нам рассказывал, что текст знал плохо, поэтому оставлял листочки с диалогом на груди у партнерши Ольги Яковлевой и, держа ее в объятиях, незаметно подглядывал в ее декольте. Ничто человеческое было ему не чуждо… Юрий Петрович рассказывал и показывал нам образы его спектаклей с такой эмоциональностью, с такой болью, с такой необычайной силой и вдохновением! Он словно рождался вместе с нами как гениальный режиссер. Этим удивительным даром наградила его природа и, конечно, родители. Детство у него было несладкое. Его деда, зажиточного крестьянина, раскулачили и выбросили из собственного дома прямо в снег. Мама была учительницей, отец — очень строгий мужчина, занимал большой пост, часто водил детей в театр, у них была своя ложа. В 1926-м посадили отца, потом мать, и трое ребят — старший Давид, средний Юрий и младшая Наталья — остались одни. Может быть, то, что Юрий Петрович понимал, что такое нужда, так как с детства многое пережил, и сделало его потом довольно резким в общении. Но мы не таили на него обиду за резкость и в студенчестве, и когда стали актерами его Театра на Таганке. Мы понимали: так надо. Например, когда репетировали «Три сестры», я играла Ольгу, он мне говорил: «Маша, это не кухня, это Чехов! Это не кашу варить» И я очень старалась сделать так, чтобы он был доволен. Я могла с ним и поспорить, и доказывать свое. Он соглашался: «Давай попробуем вот так», хотя про себя говорил:
Я — диктатор.. И он всегда оказывался прав! Было и так, что придуманное им решение оказывалось рискованным. В спектакле «Товарищ, верь»; в конце зала стоял чемпион по стрельбе из лука и стрелял в заднюю стенку. Звучит фраза: «Шуми, шуми, послушное ветрило. — летит стрела». «Волнуйся подо мной угрюмый океан» — опять летит стрела. Каждая строчка Пушкина, как стрела, попадающая в цель. У нас было пять Пушкиных, и на репетиции я стояла рядом с одним из них — Рамзесом Джебраиловым. Любимов говорил: «Маша, чего ты так жмешься, встань ближе к Рамзесу».
— Я боюсь, Юрий Петрович, этих стрел..
— Чего ты боишься, это же чемпион мира! Но когда спортсмен в непривычной для него обстановке пустил стрелу, она задела руку Рамзеса, брызнула кровь. Юрий Петрович очень переживал, конечно, все эти стрельбы отменил. Он нас брал необычайной волей, потрясающим виденьем, он чуял людей, как зверь, и так же понимал актеров. И так же мощно, интересно, заразительно репетировал, буквально выворачивал всего себя, но и нас выворачивал. Он много отдавал, но и много брал. Причем обязательно добивался того, что хотел. Говорят, он всех актеров стриг под одну гребенку… Это неправда. Он рождал индивидуальностей: Аллу Демидову, Зинаиду Славину, Леонида Филатова, Володю Высоцкого. Как он отстаивал каждый свой спектакль! Как просил, как умолял, чтобы наш театр продолжался! И мы платили ему такой же любовью. Его обожали все: портные, одевальщицы, технические службы. Они делали для него абсолютно все. А какие у нас устраивались посиделки! Приходили и актеры, и все рабочие. Юрий Петрович любил давать прозвища например, Ира Кузнецова была Гоген, Витю Семенова называл Шпунтиком, Виталия Шаповалова — Шопеном. На репетициях любил шутить. Шутки могли быть и добрые, и с подколом, такой тонкий, очень едкий юмор. Нас называл «мои охламоны». Он появлялся в театре, и наступал праздник, везде слышалось: «Петрович в театре» Он присутствовал почти на каждом спектакле, стоял в конце зрительного зала со своим знаменитым фонариком: красный свет означал «очень плохо», зеленый — «хорошо», если мигал белый, то надо было играть быстрее. Шутил: «Моя жизнь прошла в заднем проходе». Он много ставил опер и называл себя «оперуполномоченным». Помню, как я делала огромный пирог с капустой на его день рождения, в театр к нему всегда приходило много людей в этот день. Он был очень обрадован. На один из таких праздников я принесла большую корзину с яблоками, от зеленых до ярко-красных. Он был тронут, понял намек на его фонарик. Когда болел Семен (Семен Фарада, артист Театра на Таганке, муж Марины Полицеймако), Юрий Петрович очень помог, театр сыграл спектакль «Мастер и Маргарита», и все сборы пошли мужу на лечение. Семен мало играл в театре, но он снимался в кино, я — никогда. Приходила к Юрию Петровичу, просила отпустить меня на съемки, а он говорил: «А кто вместо тебя будет играть?» А когда я родила сына Мишу, Юрий Петрович сказал: «Фарада нанес театру удар ниже пояса!» — я же долго не могла выходить на сцену. (Улыбается.) Петрович вообще очень заботился о своих актерах, к нему можно было прийти и сказать: «Помогите», и он никому не отказывал. Врагов в театре у Любимова не было, а большим другом был Владимир Высоцкий. И больше всего на свете он любил работать, репетировать. Его спектакли — энциклопедия нашей жизни. Он говорил правду, поэтому многие из них запрещали. И на сцене он делал жизнь, которая превращалась в художественное произведение: «Добрый человек из Сезуана», «Павшие и живые»;, «А зори здесь тихие…». Никогда не забуду, как после «Зорь…» на сцену вышел Леонид Утесов и не мог говорить, он плакал. Как ни странно, но при всей строгости Юрий Петрович был очень увлекающимся, очень непосредственным. Он и запомнился своей наивностью, лукавством, тем, что ему многое в этой жизни было интересно. Помню, на гастролях в Париже мы опоздали на самолет и целый день гуляли по бульварам, заходили в маленькие магазинчики, и он гулял вместе с нами, жизнерадостный, веселый, открытый. В него невозможно было не влюбиться! И он всех своих жен любил. Очень любил Людмилу Целиковскую, именно она помогала в создании нашего театра. Но потом в его жизнь пришла другая любовь, и с этим ничего не поделаешь… Его супруга Каталин подарила ему, 62-летнему, чудесного сына Петра. Каким праздником для него было рождение сына! Какой праздник мы ему устроили! Да он и сам был главным праздником нашей жизни… По вечерам я часто не могу уснуть, вспоминаю выражение его лица, слышу его голос. Он не ушел… не ушел… Нет сил в это поверить. И каждый раз, открывая дверь нашего театра, так хочется услышать: «Петрович здесь»;

«Он дал столько пищи для ума и сердца…»

Тимур Бадалбейли в 1990-м 16-летним пришел на курс Юрия Петровича Любимова в Щукинское училище и обрел в лице Мастера учителя и на сцене, и в жизни. «Я рос в театральной семье и про Юрия Петровича слышал с раннего детства: мои бабушка и дедушка были театроведами». Дед, Борис Исаакович Зингерман, был членом расширенного худсовета Театра на Таганке. В 88-м году дед взял меня на репетицию «Бориса Годунова». Этот поход в театр буквально все во мне перевернул и многое предрешил. Мне посчастливилось — я учился у Юрия Петровича и потом много лет с ним работал, это был настоящий мастер. Он был очень требователен к себе, это давало ему право быть требовательным и к другим. Поэтому он и воспитал поколение актеров, многие из которых стали писателями, поэтами: Валерий Золотухин, Леонид Филатов, Вениамин Смехов. Я уверен, что в судьбе Владимира Семеновича Высоцкого Любимов сыграл великую роль. Именно на этой почве Высоцкий вырос до такого большого поэта. Долгое время Юрий Петрович был для меня недосягаемым, и поначалу трудно было преодолеть этот барьер в общении. Мы, молодые актеры, столбенели от одного его присутствия. Уже потом мы с ним нередко откровенничали. Помню, как-то он сказал: «У меня часто было всякое с женским полом. Терплю, терплю до какого-то момента, а потом раз — и сбрасываю».
— И он очень характерное движение сделал плечом.
— А мне потом говорят, мол, как? Ведь все же было так прекрасно, так хорошо! Но все, уже поздно.. С актерами он тоже был очень терпелив, мучился с каждым, будь то алкоголик или просто недисциплинированный человек, а потом, наверное, наступало вот это самое «поздно». Он любил повторять, что в театре демократии быть не может. И это правильно для того авторского театра, который сумел просуществовать полвека. Этого бы не случилось, если бы не сила, воля, мужественность лидера. У него огромное количество учеников, но секреты того, как человек создал свой Театр и полвека вел его, он унес с собой. Театр закончился, когда это решил сам Юрий Петрович. Он же был авторским, а автора не стало. Сейчас это будет совсем другой театр. Если он будет… Ведь есть понятие Театр на Таганке, а есть понятие более широкое — Театр Любимова. Он же столько ставил по всему миру, у него столько учеников! Это был своеобразный мастер-класс длиной в полвека. Не так давно в одном телеинтервью Юрий Петрович говорил о своих родителях, и вдруг у него задрожал голос и появилась слеза. Я никогда в жизни не видел его плачущим! Казалось бы, горечь потери за столько лет должна притупиться, а у него дыхание перехватило. Ему пришлось взять себя в руки. В последнее время он часто сетовал, что остался один в силу возраста. Но любил повторять:
«Я разговариваю с теми, кто ушел». Из его уст это звучало очень трогательно, грустно и светло, потому что для него эти люди были живы. Прожив такую жизнь и познав стольких талантливых людей, он лишился того общения, но нашел эту возможность. Юрий Петрович рассказывал о сыне. Говорил, что Петр свободно владеет пятью языками. Сын превзошел отца, его это наполняло гордостью. У Юрия Петровича есть замечательная книга, которую он посвятил сыну. Связь времен должна продолжаться. В одном из последних телефонных разговоров с Любимовым я сказал ему, что у меня родилась дочка Алина. И Алина захватила меня настолько, что театральная жизнь вообще перестала волновать. И вдруг я услышал: «А вот это кайф!» Он так вкусно об этом сказал! Может, вспомнил маленького Петю. У него же в силу обстоятельств не было времени заниматься сыном. Я понял: надо общаться с ребенком, пока есть время. Он и жил вкусно. Понимал толк в женщинах, любил выпить и хорошо закусить. Помню, в Словакии, в Братиславе, министр культуры страны в честь гастролей театра дал прием. Многие знали: супруга Любимова, Каталин, не приветствовала употребление им крепких напитков. Так он продемонстрировал нам цирковой трюк. Говорит: .Вот она (указывая на жену, сидящую справа от него) не разрешает мне выпить. «Смотри, как это делается», — обратился он ко мне. Взял бокал с пивом, который, естественно, Каталин у него выхватила, и освободившейся рукой поднял рюмку водки и опрокинул. Это был трюк на бурные аплодисменты. Что это, как не жизнелюбие и юмор?! Как он умел радоваться! В феврале 2002-го мы были на гастролях в Гонконге. Москва в снегу, а там — рай, и нас везут на катере по Тихому океану на остров с рыбными ресторанами. Юрий Петрович вел себя, как ребенок, порывался залезть на мостик по лестнице, которая висела прямо над морем. На ветру развевалась его седая шевелюра… Самоирония — качество, присущее немногим, — у него была чрезвычайно развита. Никакой чванливости, задирания носа, а ведь он знал себе цену. Он с иронией говорил о наградах, которых у него было несчетное количество. Кто-то мог и с ума сойти от собственного величия, но только не Любимов. Он здесь, в театре, в каждом кирпичике, в каждом квадратном сантиметре и в каждом из нас. У Петра Вайля есть книжка «Гений места». Юрий Петрович и Таганка — это гений места. Поэтому сюда так тоскливо сейчас заходить. Сначала тоска подкатила, когда он ушел из театра, потом навалилась, когда он ушел из жизни. Юрий Петрович всех нас так избаловал тем, что выкарабкивался из самых тяжелых болезней! У него были две комы, и все-таки он восстанавливался. Причем я разговаривал с ним после болезни и поразился, какая дикция, какая кристальная ясность мысли. Это и есть подвиг — в 97 лет преодолевать недуги, возвращаться к жизни и работать. Понимаешь умом, что его нет, но не сердцем. Он жив потому, что общение с ним за эти годы было столь насыщенным, что, может, этого и хватит на всю мою жизнь. Я слышу его голос, я вижу его. Он дал столько пищи для ума и сердца, что долго, может быть, всю жизнь можно в этом разбираться, оценивать, переоценивать.. Любимов умер во сне. Как у Иосифа Бродского, который для Юрия Петровича написал хоры к «Медее»; «и дверь он запер на цепочку лет». Но тот мир, который он подарил нам, не вместит и Вселенная. Спасибо вам, Юрий Петрович, за то, что вы были…

Творческая судьба Марины Витальевны Полицеймако сложилась рядом с Любимовым, почти 50 лет она прослужила в Театре на Таганке. Режиссер и актеры на репетиции спектакля «Пугачев», Владимир Высоцкий в роли Хлопуши. 1966 г.

Он чуял людей, как зверь, и так же понимал актеров…

Валерий Золотухин подхватил управление театром, когда его покинул Мастер. В кабинете Юрия Петровича желанными гостями были самые яркие творческие личности эпохи.

Мы, молодые актеры, столбенели от одного его присутствия…

Читайте также:

• Михаил Владимиров: «Думаю, во мне есть лучшие папины черты»
• Наташа Швец: Театр — не дом, а любимая работа

Понравилась статья? Вы можете её распечатать, отправить по почте или поделиться с друзьями в соцсетях:

Комментирование закрыто.